Русский воровской словарь как культурный феномен

1. История воровских словарей.

Традиция составления воровских словарей в России родилась в XIX веке. Она восходит к жаргонным словарям В. И. Даля, И. Д. Путилина и некоторые другие. Но бум лексикографирования воровской речи в России начался в 1908 году с выходом словаря В. Ф. Трахтенберга, который не был профессиональным лексикографом, но зато был профессиональным мошенником, “которого печать Европы называла “авантюристом ХХ века” (П. Северянин. Авантюрист века. Цит. по: В. Козловский I, 223). Он ухитрился даже “продать правительству Франции рудники в Марокко”, которых он отродясь не видывал. Угодив в Таганскую тюрьму, он собрал интереснейший словарный материал для воровского словаря. Так получилось, что все последующие “составители” просто переписывали его словарь как самый известный и популярный, затем ставили свое имя (на титульном листе) и сдавали книгу в печать. Традиции плагиата в области лексикографии были заложены именно в 1910-1920 гг. Словарь В. Лебедева (1909) — это незначительно дополненный “Трахтенберг”; пристав В. М. Попов (1912) все позаимствовал у Лебедева, а С. М. Потапов (1923) — у Попова. Результаты сравнительного анализа словарей Лебедева и Попова даны в “Арестантском словаре” (О.К., 1913). Последующие же составители, как правило, пользовались словарями Попова (1912), Потапова (1927) и некоторыми другими. Так, например, А. Скачинский (1982) из старых словарей ссылался, прежде всего, на словари Попова (1912) и Виноградова (1927). Из современных словарей он, видимо, пользовался словарём Meyer’a Galler’a (1977). Последующие же составители, как правило, пользовались словарями Попова, Потапова и другие. Таким образом, вся традиция составления словарей русского воровского жаргона восходит к В. Ф. Трахтенбергу (1908). Значительная часть этих ранних воровских словарей была переиздана В. Козловским в Нью-Йорке в 1983 году.

Успеху словаря В. Ф. Трахтенберга, положившего начало лексикографическому буму, конечно же, немало поспособствовал Бодуэн де Куртене, написавший для этого словаря восторженное предисловие и освятивший его своим громким научным именем. В своем предисловии Бодуэн апеллировал к мифам о благородных разбойниках и об униженных и оскорбленных: “…в этом своеобразном мире “падших”, “отверженных”… и просто “несчастных” таится нечто странное, нечто загадочное…” (Трахтенберг, V). По мнению великого лингвиста, мафия заслуживает “не столько презрения, сколько сострадания и прощального понимания” (Трахтенберг, XV). Романтизм здесь тоже сыграл не последнюю роль. Как миф о несчастном народе, так и представление о величии души бандита имели непредсказуемые последствия. Мифология благородного разбойника вызвала очередной всплеск литературного интереса к нищим, бродягам, преступникам. Писать о Сибири, каторге, трущобах, притонах, душегубах, пиратах, мошенниках и ворах стало модно. Отвращение вновь сменилось восхищением. А вслед за литературой на воровской подиум выходят доморощенные “лексикографы” и авторы массовых романов. Бум воровских словарей конца ХХ века тоже сопровождался всплеском активности авторов “блатной” массовой литературы. Огромными тиражами издавались романы вроде “Ментовки” М. Федорова, “Братвы” Е. Монаха, “Блатных” И. Деревянко и “Лярвы” М. Рогожина.

Одним из первых довольно полных словарей воровского арго был “Толковый словарь уголовных жаргонов” (Дубягин Ю. П., Бронников А. Г. [ред.]. М., 1991). Он представляет собой, в сущности, не обработанные словарные материалы. Авторам не удалось избежать проникновения в конечный материал интердиалектизмов общеупотребительного характера. Очевидно, что значительная часть лексики, включенной в словарь, может быть отнесена к литературному языку, городскому просторечию, диалектной речи или к различным жаргонам, социолектам, не имеющим отношения к воровскому языку. Так, например, слова алкаш, амбал, анаша, бабки, баксы, балда, баламут, басить, бедолага, безнадега, бич, бугор, будка, бухало, бухтеть, бычок и тому подобные явно не имеют ни малейшего отношения к воровскому жаргону, а являются общеупотребительными единицами интердиалектной формы речи, или, проще говоря, городского просторечия. К сожалению, общеупотребительная лексика составляет около половины материалов словаря.

Отсутствие какого-либо научного аппарата, принципов построения словаря, полное отсутствие стилистических помет, грамматических материалов, указаний на морфологическую природу слов, четких определений значений, по сути, выводят эту работу за рамки лексикографии. Это вообще не словарь и в этом смысле он не нуждается в более детальной критике.

В 1994 году в Смоленске был переиздан мюнхенский словарь (MUENchen, 1992) В. Быкова “Русская Феня: словарь современного интержаргона асоциальных элементов”. Как видно из приложенной к данному обзору библиографии автор ошибается, утверждая, что “до недавнего времени феня была запретным плодом для русской лексикографии” (Быков 1994, 3). Словари воровского жаргона свободно печатаются уже целое столетие. Словарь Быкова — первая работа, в которой совершена хоть какая-то попытка превратить бессмысленные списки слов в словарные материалы, дать определения значений лексем, грамматический материал, то есть попытка систематизации материла: “Достоинством его, на наш взгляд, является системность подачи материала...” (Быков 1994, 8). К сожалению эта попытка была заявлена в предисловии, но не была реализована в самом словаре. Авторские стилистические оценки субъективны. Так, лексемы обратно в значении “снова”, порхатый в значении “еврей” и множество других, внесенных в словарь слов, не имеют никого отношения к арго, являясь просторечными и общеупотребительными. Никакой системы нет и в иллюстрировании материал. Где-то примеры есть, а где-то их почему-то нет, хотя примеры придуманы автором: “К большей части <выделено нами — А. П.-С.> значений даются иллюстрации” (Быков 1994, 14). При системном подходе подобные решения недопустимы. Но что самое поразительное, даже значения определяются не у всех лексем. Во многих случаях В. Быков, например, заменяет семантические дефиниции словом “брань”. Так определены слова кнут, кобёл, маромойка, падла, салабон, секель, выражение японский бог и множество других. Сами определения значений никак не систематизированы, одно и то же значение определяется все время по-разному: дёрнуть — “совершить половой акт”, конец мочить — “совершать половой акт”, порево — “случка”, пороть — “сношать”, трахнуть — “взять физически”, трахаться — “совокупляться”, харево — “половое сношение”. Где тут “системность”? Грамматические справки тоже никак не упорядочены. Автор пишет, что “имена прилагательные даются в именительном падеже мужского рода...” (Быков 1994, 16), а в действительности же они могут выноситься в словник в женском роде. Невероятно, но в списке сокращений есть даже специальная помета: “женск. к...”, которая используется в словаре: жирная “Женск. к Жирный”, фартовая “Женск. к Фартовый”; фиксатая “Женск. к Фиксатый” и т. п. Описываю свою систему автор говорит совершенно взаимоисключающие вещи: “В “Русской фене” приводятся все зафиксированные автором произносительные варианты...” (Быков 1994, 9) и: “Акцентологические варианты словарем не фиксируются...” (Быков 1994, 10). Другие определения сами по себе противоречивы и разрушают саму идею упорядоченности: “Под омонимами понимаются два (и более) слова, состоящие из тождественных фонем и различающиеся только семантически или грамматически...” (Быков 1994, 11). Но ведь семантически различаются два любых значения слова! Тогда вообще значений нет и не может быть, а есть только омонимы! Вершина авторской квазисистемности достигается в том случае, когда в словаре вообще отсутствует форма, к которой делается отсылка. Так, глагол пофунять определяется в словаре так: “Некоторое время Фунять”, а последнего глагола в словаре нет вообще. Несистемность словаря распространяется даже на алфавитный порядок расположения слов в словнике: мелодия, минет, ..., мент. На наш взгляд, именно неоправданная претензия на научность делает эту работу самой безграмотной из всех существующих.

Самым большим по объему и самым безграмотным стал “Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона: Речевой и графический портрет советской тюрьмы” (Д. С. Балдаев, В. К. Белко, И. М. Исупов), изданный в Москве в 1992 году. Он содержит те же самые бесконечные ляпсусы, что и все остальные словари арго, а потому мы позволим себе остановиться на нем более детально.

Это издание представляет собой хаотические материалы, которые даже трудно назвать “словарными”. При этом лишь незначительная часть этих материалов имеет отношение к воровскому арго. В этой книге читателю предлагаются просто списки слов без указания на их грамматическую, семантическую, стилистическую природу. 30% этих слов — это общеупотребительная интердиалектная (просторечная) лексика, в том числе обсценная; примерно 5% — литературная лексика, 5% — иноязычные слова, не имеющих никакого отношения к русскому арго, еще примерно 5% — диалектные, областные слова. С другой стороны, некоторые центральные слова воровского жаргона отсутствуют в словаре Балдаева: антихрист — ‘вор, нарушающий воровские законы’, килять — ‘идти’, маруха — ‘подруга вора’, пописать — ‘зарезать’ и т. п. Таким образом, из заявленных 11 тысяч слов, якобы включенных автором в словарь, лексем, предположительно имеющих отношение к воровскому жаргону, оказалось в несколько раз меньше. Чтобы этот упрек не выглядел голословным, давайте откроем книгу на середине и посмотрим, много ли там воровских слов. Отсылочные статьи, естественно, пропускаем. Перед нами оказывается огромный список просторечных лексем, не имеющих никакого отношения к воровскому арго: задний мост (‘ягодицы), задний проход, заднепроходное отверстие (‘очко в одноименной карточной игре’), задок (‘ягодицы’), задолбиться (‘задержаться’), задохлик (‘болезненный… человек’), задрипанный лох, задроченный, задрочка, задрочке расковырять целку, задрыга, задрючка, задубареть, задубарить, задубеть, задуть (‘совершить половой акт’), заё.а, зажать (‘утаить’, ‘присвоить’), зажать очко (‘испугаться’), зажигалка (‘красивая девушка’), зажилить, зажопить, зазлобно, заигранный, заиграться (‘проигрывать…, не имея возможности расплатиться’), зазной (‘любовь, страсть — ср.: зазноба’), заикаться (‘лгать, обманывать’), заиметь, заиндевелый (‘седой’), зайцы, зайчики, зайчик (‘несовершеннолетние жертвы гомосексуалиста’), зайчики… (‘денежные купюры Республики Беларусь’). Таким образом, из более чем пятидесяти словарных статей, расположенных на страницах 140-141, могут быть признаны как строго воровские только 6 слов: заехорить, зажмуренный, зажухать, заимка, зайти, закабурить. Эти материалы составляют приблизительно 5% от имеющегося здесь материала. Еще пример. Из 68 слов и выражений на букву “Е” в словаре Д. С. Балдаева есть три литературных слова, (единоличник, еретик, ермолайка), 8 просторечных общеупотребительных слов (егорка, едало, едалы, ежовый, еркнуть, ермолай, ерник, ершиться), 14 общеупотребительных матерных слов (е.истос, елда, елдак и т. п.), две литературные идиомы (еврейский броневик, ежиков пасти), три просторечные идиомы (елозить мохнаткой, елозить очком, еще тот) и 12 иноязычных слов, происхождение которых в словаре никак не комментируется (евек, ед, ек, ела, елоп, ель, епас, ер, ерле, ефта, ехе, еца). Собственно говоря, слов, которые можно определенно отнести к воровскому жаргону в узком смысле, здесь немногим более десятка, и при этом почти все они есть в ранее изданных словарях воровского жаргона.

Некоторые выражения, вынесенные в словник словаря под видом фразеологии, не имеют к ней никакого отношения, поскольку слова в них употребляются в совершенно прямых, нефразеологическое значениях: авторучка, лист бумаги или хер в очко (предложение взять авторучку ручку, лист бумаги и написать признание, с угрозой в противном случае подвергнуть изнасилованию в анальное отверстие), аллея любви (‘место в парке, лесу с густой растительностью’, где можно предаваться любви).

Вообще, количество совершенно литературных слов, включенных в словарь приводит читателя в полное недоумение. Д. С. Балдаев не мог сам не заметить, что все это общеупотребительная лексика: адонис — ‘красивый молодой… педераст’, амбразура — ‘окно…’, ансамбль — ‘сборище…’, антилопа — ‘…девушка’, антресоли — ‘верхний ярус…’, архаровец — ‘хулиган’, бабахнуть — ‘выстрелить’, бабочка — ‘…галстук’, банан — ‘мужской половой член’, бегемот — ‘…толстяк’, берлога — ‘…укромное место’, бизнес — ‘сделка’, бревно — ‘глупый человек’, бутон — ‘красивая девушка’, вода — ‘пустой разговор’, гардероб — ‘униформа…’, голубой — ‘гомосексуалист’, громила — ‘мужчина крупного телосложения…, погромщик’, гроши — ‘деньги’, губошлеп — ‘болтун’, гусар — ‘повеса’, записка — ‘письмо’, клык — ‘зуб’, клюв — ‘нос’, клюка — ‘трость’, критика — ‘брань’. В самом деле, зачем включать в словарь слова, которые есть во всех словарях русского литературного языка? Если слова буза и бузотер есть и в МАСе, и в БАСе, и в словаре Д. Н. Ушакова, и в словаре С. И. Ожегова, и других словарях, то что они делают в “словаре блатного жаргона”? Кроме лексики литературного языка, словарь Д. С. Балдаева содержит огромное количество общеупотребительной просторечной лексики: амбаруха — ‘склад’ (т. е. попросту ‘амбар’), бабец — ‘женщина…’, баксы — ‘доллары…’, балбес — ‘глупый… человек, лентяй…’, бандистка — ‘уголовница…’, бандерша — ‘содержательница притона’, баран — ‘…дубленка’ и ‘глупый человек’, барахло — ‘…вещи’ и ‘ничтожество (о человеке)’, барыши — ‘деньги’, башибузук — ‘гловорез’, больничка — ‘санитарная часть…’, бормотуха — ‘дешевое… вино’, вагон — ‘много’, везуха — ‘везение’, волосянка — ‘усы, борода…’, вплотняк — ‘плотно’, втихаря, втихую — ‘тайно, незаметно’, втык — ‘нотация, ругань’, вымечко — ‘груди девушки’, глюки — ‘видения, бред’, грести — ‘идти’, грязные — ‘зарплаты без вычетов’, девка — ‘любовница…’, дроля — ‘любимая женщина…’, дрын — ‘палка, дубина’, калым — ‘взятка’, квасить — ‘пить спиртное’, кишки — ‘живот’. Не будем умножать примеры. Создается впечатление, что для автора включение подобной лексики это просто один из способов увеличения объема издания.

Часто автор дает ошибочные значения. Так, например, в воровском жаргоне братва — это ‘профессиональные преступники’, а не ‘приятели’. Значение ‘приятели’, приведенное в словаре, является общеупотребительным.

В словаре отсутствуют какие либо принципы подачи фразеологии. Так, например, общеупотребительное выражение вешать лапшу… (‘лгать…’) дано на букву «В» по месту опорного глагола, а выражение баки… заливать, имеющее то же значение, разработано по месту зависимого существительного баки.

Складывается впечатление, что у словаря вообще не было никаких принципов структурирования ни на каком уровне текста, что отсутствуют сами принципы организации материала. Дело доходит до того, что одно и то же слово может разрабатываться дважды на одной и той же странице: амора — ‘цыган’; аморы — ‘(презр.) цыгане’. В словник могут выноситься слова не в начальной форме, единственное число может даваться после множественного: алтушки, алтушка — ‘мелочь’, армяшки, армяшка — ‘кавказцы, кавказец’. Иногда множественное и единственное число одного и того же слова разрабатывается в разных статьях: копыто — ‘нога’, копыта — ‘ноги’. Слова могут появиться в любом месте алфавита. Так, например, общеупотребительные слова шваль, шобла-ё.ла и тряхомудия даны на букву «В» с прибавлением к ним слова “всякий”. Глаголы дышать, кнокать, петюкать, обрыбиться, вячит, лечит, волокёшь, выписывай, прохезает, понтуйся разрабатываются на букву “Н” с добавлением отрицательной частицы, последние три рассматриваются вообще не в начальной форме.

Часто наряду с лексикой в словник выносятся случайные обрывки фраз. Действительно, зачем включать в словарь статьи вроде: виноватые во всем херовом в России — ‘лица еврейской национальности…’, ассенизаторы России — ‘общество «Память»’, дармоеды России — ‘лица еврейского… происхождения’, дети сатаны и дьявола — ‘лица еврейского происхождения, занявшие высокие посты…’, жидомасон — ‘…еврей, противоборствующий со славянофилами и русскому имперскому шовинизму’, иуды вонючие — ‘неряшливые лица еврейского происхождения’. Поскольку словарей воровского жаргона издано уже несколько десятков, но ни в одном из них подобные материалы не встречаются, то у читателя может возникнуть предположение, что эти статьи не отражают менталитет “воровского мира”. В исследовательской литературе “блатной мир” описывается как достаточно “интернациональный”, а точнее, ставящий “воровской авторитет” выше любых национальных, возрастных или физических данных.

Один и тот же фразеологизм может быть дан дважды в разных местах словаря с совершенно разными значениями и в разном написании: крутить панты — ‘приставать, надоедать’, а крутить понт — ‘лгать, обманывать’.

Наряду с воровским жаргоном в словаре дается лексика других жаргонов, например слова употребляемые наркоманами вне воровского социума: балдеж, балдеть, барбитурный, баян, беляшка, бензолка, вмазаться, вмазанный, ганджа, кумар, дурь, кайф, кайфовать, колеса и мн. др. Не говоря уж о том, что слово каннабис — это, вообще, латинское название марихуаны, и не имеет отношения к жаргону. Есть в словаре лексика жаргона бизнесменов: бундес, грины, деревяшки и т. п. Также совершенно очевидно, что слово дембель относится к армейскому жаргону. В словаре есть множество иноязычных заимствований, которые давно приобрели в русском языке статус общеупотребительных: бонмо — ‘злая шутка, острота’, бой — ‘мальчик на побегушках’, гарно — ‘хорошо’, гешефт — ‘сделка’ и другие.

Расширено и дополнено второе издание словаря было очень странным способом. Значительная часть дополнений не только не имеет отношения к воровскому жаргону, но даже не являются дополнениями в прямом смысле этого слова. Так, рядом со словарной статьей блядь буду — ‘воровская клятва’, появилась совершенно идентичная статья блядь буду — ‘клятва уголовника’. Рядом со статьей блядь — ‘женщина легкого поведения (не проститутка)’ появилась статья блядь — ‘женщина, не берущая мзду с мужчин за половое сношение’. Чем отличаются эти новые дурацкие статьи-дополнения от старых, не совсем ясно. Первое определение просто бессмысленно, а под второе подходят все женщины, кроме собственно “блядей”. Появилась во втором издании новая подборка общеизвестной обсценной лексики: бздеть, бздун, блядун, говнодавы, говнюк, е.анашки и др.

Трудно согласится с принципами определения значений словаря Д. С. Балдаева. Вот еще одна словарная статья: гунявый — ‘гундосый’. Поменяйте слова местами — ничего не изменится в этой бессмысленной головоломке. Явно определение значения здесь само нуждается в определении. В других случаях многословность определения значения совершенно не оправдана семантикой слов, вынесенных в словник. Так, существительное с предлогом для счета сопровождается огромным грамматически некорректным и хаотически построенным определением значения, в котором основная, ассертивная часть толкования вместо, например, наречной конструкции почему-то состоит из существительных: ‘нищие и бродяги, пойманные на железнодорожных станциях, насильно втолкнутые в вагон-зак конвоем, сопровождавшим и охранявшим ж. д. эшелон с этапом заключенных, вместо совершивших побег осужденных, которых не стали искать, по прибытии в ИТЛ ГУЛАГа этих нищих и бродяг сдавали по счету вагонных списков, несмотря на их протесты, крики. И пока разберутся в этом, пройдут месяцы и годы. Была установка в ИТЛ — «подозрительных лучше держать, чем выпускать», на что и рассчитывал конвой войск НКВД — МВД’. Автор описывает интересный факт, но подобной информации не место в словарной статье толкового словаря. Значение это можно было бы передать и покороче: “незаконно используемый охраной для восстановления необходимого числа заключенных”. Но даже значения общеизвестных слов в словаре определяются часто неточно: кончить — ‘совершить половой акт’.

Зачем объяснять читателю в “воровском” словаре, что котелок это ‘шляпа’, что мани — это ‘деньги’, что лайка — это ‘собака’ и что краль это ‘король’? В некоторых случаях вместо определения значения автор просто указывает на какие-либо прагматические особенности употребления: манда во втором значении — ‘ругательство’, мандавошка в четвертом значении — ‘ругательство’. Одного этого слова недостаточно для определения значения. С другой стороны, определение значения лексемы неприкасаемый состоит из 212 слов, в том числе: ‘минетчик’, ‘чухан’, ‘зашкваренный’, ‘законтаченный’, ‘опомоенный’, которые сами нуждаются в определениях. Около 200 слов из этого определения совершенно ненужны.

Наряду с лексикой в словник словаря выносится и фразеология, и просто случайные сочетания слов, в том числе даже самые немыслимые их нагромождения. Так, например, на странице 155 первого тома в словник словаря вынесен такой текст: зашкваренные, законтаченные, опомоенные, испоганенные предметы, вещи, на которые наложено табу, к которым не притрагиваются осужденные, имеющие авторитет и не преследуемые и не притесняемые блатными — второй властью после администрации мест лишения свободы. И вторая сентенция на той же странице: зашкваренные и законтаченные места в ИТК, на которые наложено табу тюремно-лагерным неписанным законом для авторитетных заключенных и положняков. Ни в определении значения данного высказывания, ни где бы то в другом месте словаря не поясняется, например, что значит слово зашкваренный.

На этой работе, как и на большинстве других, крайне отрицательно сказалось то, что в авторском коллективе не было ни одного профессионального филолога. Такие “словарные материалы” невозможно использовать при составлении какого-либо словаря, поскольку многочисленные диалектизмы, неологизмы, окказионализмы, редкие и устаревшие слова и многие другие специфические лексемы никак не выделяются, не сопровождаются никакими пометами, лингвистическими справками и вообще не комментируются автором. Из-за отсутствия какого-либо аппарата “словарные статьи” воспринимаются читателем как полная бессмыслица. Приведем несколько словарных целиком: кайс — жизнь, кал — замок, калль — деньги, кало — цыган, кариоло — мясо, каст — дом, кедо — туман, кен — да, кизюка — вор, кильм — город, клевать — есть. Если читатель знаком с разговорным общеупотребительным словом “клевать”, то он легко может догадаться, что это глагол, что стоящее справа от него слово “есть” — это определение значения этого слова и т. д. Но как быть со словарной статьей “кен — да”? Нет не только никаких грамматических справок, но и вообще, никаких комментариев к приводимым словам. Что это за слова, где они записаны, с какого языка заимствованы, как в них ставиться ударение, к какой части речи они относятся, какое значение имеют, как употребляются? Все это остается загадкой. При этом автор утверждает, можно сказать, фантастическую вещь: “…к оснащению словаря необходимым грамматическим материалом оказался не готов издатель” (предисловие к 1-му изд., с. 7), то есть именно издатель экономил место и бумагу. Но во втором издании мы видим то же отсутствие какого-либо авторского материала, хотя шрифт был увеличен вдвое, интервалы между строчками стали огромными, за счет этого работа вышла уже в двух томах (Д. С. Балдаев. Словарь блатного воровского жаргона. Т. 1-2. М.: Кампана, 1997). Куда при этом подевались еще два автора — загадка.

Как самая большая по объему эта книга собрала в себе ошибки всех предыдущих словарей с добавлением нескольких тысяч новых ляпсусов и оплошностей. Между тем, словарь вышел суммарным тиражом 60 тысяч экземпляров и стал основным изданием в данной области, которым пользуются русисты всего мира. Хотя книгу никак нельзя использовать по прямому назначению в качестве словаря. Это какой-то буквенный ребус без отгадок.

В России за последние сто лет выпущено около сотни воровских словарей и других работ, содержащих лексические материалы такого рода. Причем качество словарей, как это ни странно, ухудшалось с каждым годом, поскольку авторы не стеснялись заимствовать материалы из предшествующих словарей, никак их не редактируя и добавляя к чужим старым ляпсусам свои новые. Словарь Д. С. Балдаева знаменует собой окончательный тупик, в который зашла русская арготическая лексикография. Крайний непрофессионализм сочетается здесь с опасной уже устоявшейся традицией некритического заимствования материалов в ранее вышедших словарях. Все это привело к такому нагромождению грубых ошибок в словаре Д. С. Балдаева, что пользоваться им уже совершенно невозможно.

Общая языковая концепция авторов словаря также представляется ненаучной. Все три автора словаря — работники органов правопорядка. Их идеология носит вполне “исправительно-трудовой” характер. По мнению авторов, основная причина всех изменений в языке — это, прежде всего, деятельность сотрудников милиции: “…воспитательная работа сотрудников исправительно-трудовых колоний…” “…влияет на “оцивилизацию” уголовного жаргона”. Вторая причина — это влияние интеллигенции: “…большое влияние на уголовников оказали диссиденты из среды интеллигентов, что… изменило уголовный жаргон, который стал медленно “оцивилизовываться”. Подобные взгляды на язык даже не нуждаются в критике.